на Баббаланью, погружённого в мечтательность, призвал его проснуться, пытаясь выяснить, что могло так занимать его.
– Ах, мой господин! Какие-то ангельские звуки увели вас от меня!
– Звуки! Несомненно, есть нечто слышимое, и это – бормотание прибоя; ты слышал другой звук?
– Взволновавший гармонию моей души, мой господин. Но не прочищайте ваши уши, чтобы услышать его; эта божественная гармония слышится только восхищённым духом; это не проходит по слуховым нервам.
– Хватит, Аззагедди! Хватит об этом. Посмотри вон там!
– Самый прекрасный лес, воистину. И полагаю, что здесь живёт мудрец Доксодокс, называемый Первым Мудрецом.
– Прислушайтесь, я слышу уханье его сов, – сказал Мохи.
– Мой господин, вы, должно быть, читали о нём. Он, как говорят, перешёл от зональных принципов к незональным. Мы будем искать его, чтобы услышать его мудрость? Несомненно, он знает многое, от чего мы затрепещем.
Когда мы высадились, лагуна была спокойна; кроны деревьев не шевелились, и, как только мы вошли в безмолвную тень, подняв свою руку, Баббаланья прошептал:
Эта тишина годится для входа в портал знаний о религиозных таинствах. Где-то под этим мхом лежит мистический камень Мнизурис, посредством чего Доксодокс имеет возможность познания несформированных сущностей. Ночью он купает свою душу в потоках света архангелов. О, Доксодокс! Отхлещите меня вершиной Строфалуниана! Поговорите с вашим отроком!
– Спускайся, Аззагедди! Спускайся! – закричал Медиа. – Гляди: там сидит Мудрец в одиночестве ради получения истинной мудрости!
Услышав голоса со стороны моря, мудрец, должно быть, узнал о нашем приходе, но, усевшись на зелёном берегу, под тенью красной шелковицы, на ветви которой взгромоздилось множество сов, он, казалось, намеревался начертать фигуры водолазов в воздухе чёрной, как уголь, палочкой.
Приблизившись с должным уважением и смирением, Баббаланья приветствовал его:
– О, мудрый Доксодокс! Привлечённые сюда вашим прославленным именем, мы ищем доступ к вашей самой глубокой мудрости. Из всех мардиaн вы один постигли те тайные комбинации, посредством которых являются на свет наиболее тщательно скрытые явления, существующие и приходящие. Вы знаете, кто мы и кем мы будем. Мы умоляем вас, вызовите вашего Целмнса!
– Тетрады, Пентады, Гексады, Гептады, Оксады – ты так скуп?
– Это всё новые условия!
– Он помешан на своём собственном оружии, – сказал Медиа.
– Тогда, если ты не постигаешь моей номенклатуры, – зачем тебе моя наука? Но позволь мне проверить тебя в галерее. Почему случается так, что некоторые вещи простираются дальше, чем другие; например, Квадаммодотатив крупнее, чем Квалитатив; тогда как Квадаммодотатив распространяется на те понятия, которые включают сам Квадаммодотатив.
– Аззагедди нашёл себе ровню, – сказал Медиа.
– Всё ещё позируешь, Баббаланья? – спросил Мохи.
– В недоумении, воистину! Но я умоляю вас, мудрейший Доксодокс! Просветите меня в вашей диалектике, чтобы я смог охватить больше ваших неясных знаний.
– Начнём тогда, дитя моё: все Дицибли пребывают в уме.
– Но что такое Дицибли? – спросил Медиа.
– Не знаешь ты, что такое Прекрасные или Несовершенные Дицибли? Тебе любой их вид понравится.
– Но каковы они?
– Прекрасные Дицибли – различных видов: Вопросительный, Перконтативный, Аджуративный, Желательный, Непросительный, Ненавидящий, Заменяющий, Непреодолимый, Гипотетический и, наконец, Сомнительный.
– Слишком сомнительный! Аззагедди! Всегда после удерживай свой мир.
– Ах, дети мои! Я должен вернуться к своим Аксиомам.
– И каковы они? – спросил старый Мохи.
– Различных видов; они, опять-таки, разнообразны. Итак: мои противоположные аксиомы Дизъюнктивные и Поддизъюнктивные; и так же с остальными. Так же, в той же степени, с моими Силлогизмами.
– И что с ними?
– Я разве не намекал, каковы они, дитя моё? Я повторяю, они разных видов: Соединённый и Связанный, например.
– И что с ними? – настаивал Мохи, в то время как Баббаланья, сложив руки, стоял серьёзно и молча, с усмешкой на своих устах.
– Как и с другими отделами моей диалектики: так же, в том же русле, что и с моими Силлогизмами. Итак, когда я говорю: если это тёплое, это не холодное, – это простое предположение. Если я добавляю: но это – тёплое, – это уже допущение.
– Так говорит сам силлогист, несомненно, – сказал Мохи, поглаживая свою бороду.
– Бедное невежественное дитя! Но послушай: если в конце я говорю: следовательно, это не холодное, – это – заключительный вывод.
– И триумфальный! – вскричал Баббаланья. – Трижды глубокий и премудрый Доксодокс! Свет Марди! Маяк Вселенной! Слышали вы когда-нибудь о Силлогизме акулы?
– Хотя твои эпитеты верны, дитя моё, я не доверяю твоей искренности. Я ещё не слышал о силлогизме, о котором ты говоришь.
– Произошло вот что. Акула схватила пловца за ногу, обратившись к нему: «Дружок, я освобожу тебя, если ты правдиво ответишь, думаю ли я тебе навредить». Хорошо зная, что акулы редко бывают великодушны, он ответил: «Вижу, сэр, вы желаете мне навредить; поэтому теперь давайте разойдёмся и пойдём своими путями». – «Нет, нет; моя совесть запрещает. И при этом я не фальсифицирую слова так же правдиво, как смертный. Ты должен был ответить правдиво, но ты говоришь, что я хочу тебе навредить, – а потому в этом и есть вред: твоей ноге суждено оставаться у меня».
– Светский шут! Ты оскорбляешь меня своим нелепым дурачеством? Прочь – все вы! Топайте! Пакуйте вещи! Я сказал: идите прочь! – И сам Доксодокс исчез в лесу.
– Браво, Баббаланья! – крикнул Медиа. – Ты восхитительно загнал его в угол.
– У меня остаётся надежда на нашего Философа, – сказал Мохи.
– Возмутительный самозванец! Дурак, старый чурбан! Он думал провести меня своей нелепой тарабарщиной? И этот мелкий фразёр – известный Доксодокс, которого мне представляли как чрезвычайно почитаемого? Увы, увы – Одонфи там нет!
– У него снова припадок, – вздохнул Иуми.
Глава LXVIII
Мечты короля Медиа
День приближался к своему началу; все, кроме Медиа, потихоньку просыпались, оставаясь пока неподвижными, как сони на фиолетовой циновке. Когда мы плыли под парусом с открытыми глазами, наш сон был бодрым сном людей, которые давали отдых только телу, в то время как дух всё ещё продолжал тяжело трудиться, пробивая собой горные проходы.
Дремота короля Медиа походила на дремоту часового в седле. Он очнулся от неё, как рогатый олень, внезапно затрубивший в роще. Некоторые говорили, что он никогда не спал, что часами бывал глубоко погружён в самого себя или оставлял свой коронованный мраморный лоб неподвижным, невидимым, равнодушным к туманным советам богов. Как бы то ни было, его веки никогда не закрывались, на полуденном солнце эти кристаллические глаза, как алмазы, искрились неподвижным светом.
Пока мы неподвижно лежали, раскинувшись, Медиа повернулся и пробормотал:
– Брат богов и полубогов, это нехорошо. Это смертные могут обладать меньшим или большим. Среди моих подданных есть человек, гений которого презирает общепринятые теории вещей, но чей пока ещё смертный ум не может понять океана под своими ногами. Его душа, в которой он бредит, пуста.
– Слушайте, слушайте, – шептал Иуми, – наш господин мечтает, и это королевская мечта.
– Вполне королевская и имперская мечта, – сказал Баббаланья, – он привлекает к суждению высокие небеса; да, да, в мечтах, по крайней мере, он почитает себя полубогом.
– Тсс, – сказал Мохи, – он снова говорит.
– Боги и полубоги! Одним жестом мы можем раскрыть все пропасти и перед глазами Марди вызвать сокрытые времена. Хорошо ли это? Словно потерянные дети, на ощупь идущие в лесах, плутающие своими запутанными путями, под тысячей углов, расстроенные, они натыкаются друг на друга. И даже когда они находят выход, тот оказывается бесконечным коридором, который никуда не ведёт. На моём собственном острове Одо – Одо! Одо! Как правит там мой королевский наместник? Вниз, вниз, вы, безумные толпы! Хо, копьеносцы, нападайте! Слава небесам, налетели мои алебардщики!
– Его мечта изменилась, – сказал Баббаланья. – Он находится в Одо, куда его зовут неприятности.
– Тсс,
